goldenhead.livejournal.com/765680.htmlУ нас в Мессине, да будет известно, есть университет. Уже двенадцать лет. Но стражники университетов не кончали. А меня вообще отправляли учиться в Падую. И там один профессор, узнав, откуда я родом, поведал мне, что нежелание материковых жителей признать сицилийцев подобными себе -- древнее, чем я полагал. Римляне держали сикулов за варваров, потому что те, видите ли, поклонялись не тем богам. То есть, конечно, и те, и другие были язычниками, но здесь верили не в Юнон и Юпитеров – красивых мраморных идолов, а в живущих в пещерах и под горами, тех, кто заставляет содрогаться землю, и извергаться лаву. И каждый раз, проезжая в тени Этны, я чувствовал, что понимаю этих древних сикулов. Слишком много я слышал историй о землетрясениях, да и как не услышать их на Сицилии?
Но не только в этом дело. Тогда в Риме правили нарядные мраморные олимпийцы, а на Сицилии – подземные боги, которых боялись ничуть не меньше, чем нынче бесов. Теперь – в городах – власть принцев и губернаторов… но жизнь на Сицилии в основном происходит за пределами городов.
Это очень богатый остров. И большинство его жителей очень бедны. Крестьяне, пастухи, рыбаки. Мрачные, дочерна загорелые люди. Городскую речь они не понимают. Про городскую власть тоже понимают плохо. Поскольку признают над собой только местных землевладельцев. Помещиков, почти безвылазно живущих в горах. Откуда такая преданность – не знаю. Может, это потомки племенных вождей тех самых древних сикулов. Может еще что. Наверное, чтобы постигнуть это, надо быть сицилийцем по крови. Знаю одно – по знаку этих землевладельцев крестьяне, а также их братья, ушедшие на заработки в города и на побережье, или на разбой в горы, сподвигнутся на что угодно. У каждого из них в округе почти абсолютная власть. И то, что происходит в городах, во многом зависит от их решений.
читать дальшеНельзя сказать, чтоб городские власти об этом не догадывались. Я, например, уверен, что брат губернатора, мессер Антонио, наверняка знает. Но пока они не затрагивают интересы друг друга, сохраняется равновесие. А поддерживать это равновесие должна городская стража. Которая официально служит губернаторам, но набирается из людей преданных землевладельцам. Горожане могут сколько угодно насмехаться над увальнями, коверкающими слова и не знающими простейших законов. На самом деле закон у них один, и они его прекрасно знают.
Эти люди доверяют только своим. Вот почему я говорил, что мое место должен был занять Мацца. Но мне позволили продвинуться. Возможно, потому что я более образован, чем большинство чиновников. А значит, от меня и ждали большего.
Но все время, что я на своем муле трясся по горной дороге, я думал не только об этом.
Моя поездка почти наверняка означает попытку помешать французскому вторжению. Но правильно ли это? Какое мне дело до того, прогонят ли испанцев с острова? Я, черт возьми, португалец. Может, оно даже будет и к лучшему. Пока что у нас не устраивают действ веры и проверок на чистоту крови, не убивают жен, посмевших перемигнуться с посторонним мужчиной, но я видел на континенте, как испанские обычаи тенью, исподволь, наползают на Италию. Постепенно то же произойдет и с Сицилией.
Оно нам надо?
Но, рассуждая подобным образом, в душе я понимал, что это пустопорожняя риторика.
Неизвестно, что последовало бы, если б сюда пришли немцы, голландцы, англичане, да хоть турки.
Но что последует за французским вторжением, ясно слишком хорошо. Потому что французы были единственными оккупантами, которых отсюда выкинули сами сицилийцы, а не следующие завоеватели. То есть, в основном перерезали…
Размягчающая здешняя жизнь быстро примиряла завоевателей с завоеванными. Арабов здесь стерпели, норманнов стерпели, испанцев стерпели, а вот французы чем-то так допекли местных жителей, что те взялись за оружие. И до сих пор –триста лет прошло! – говорят о французах, скрежеща зубами от ненависти. Да что там, стоит вспомнить ритуальную фразу, которую вскоре и мне предстоит произнести! Так что не зря Борахо испугался за свою спокойную жизнь при новой власти. И это он, совсем недолго здесь проживший. А я, сколько бы ни твердил о своем португальском происхождении, обязан был понимать, во что это выльется.
Все страшные истории, что рассказывают о бандитах в Пелоританских горах – сущая правда. Но таких дураков, чтоб нападать на меня, одинокого чудака на муле, в этих горах не водилось. Они знали, кто я и к кому еду. И единственное, чего мне на этой дороге следовало опасаться – обвалов и оползней. Но они счастливо меня миновали, и в поместье Мола я прибыл благополучно.
Поместье это нельзя назвать замком, но, пожалуй, укреплено оно не хуже иных крепостей. Дом этот обширен, прочен и стар. Он кажется тихим и сонным, но, я уверен, в случае необходимости на свет из глубин поместья явится не один десяток головорезов. Я, правда, такого не видел. И не хочу видеть.
Охранники знали меня. И все же мне пришлось произнести древний, освященный веками и традицией девиз братства: «Смерть Франции, вздохни, Италия!»
После этого можно представить, что придется спустится по вырубленной в скале лестнице в какую-нибудь тайную пещеру, озаренную факелами, где собираются маскированные заговорщики. А на самом деле я оказался в обычном сельском поместье. Хотя не исключаю, что какое-нибудь тайное убежище там имеется. Но дон Альдо ди Мола всегда принимает меня в жилых покоях. И лицо свое не прячет.
Меня провели к нему незамедлительно. Он восседал в резном кресле. Ковры за его спиной, защищавшие стены от сквозняков, были явно турецкой работы. Ставни на окнах прикрыты. Но мне не нужен был яркий свет, чтоб рассмотреть дона Альдо. Он был седовлас, широк в плечах, с бычьей шеей. С лицом правильным и на редкость невыразительным. Я не рискнул бы назвать его стариком, хотя он вряд ли был моложе моего покойного отца.
А может быть, и старше.
Наверное, так выглядели те, кто жили в пещерах и под горами, те, кто заставляли землю трястись, а лаву извергаться.
Я поцеловал ему руку и по возможности четко изложил причины, по которым приехал.
Когда я закончил, он пробормотал: -- А французы-то Вечерню не забыли… - почти равнодушно. Потом, не глядя на меня, бросил: - Палермо.
Наверное, он думал о том же, что и я. Скорее всего, захватчики постараются отрезать принца от главного гарнизона. Что не исключает, будто принца не уничтожат одновременно. Возможно, руками дона Хуана. Или они ударят сразу в двух местах. Ну, не понимаю я таких тонкостей. Я стражник, а не стратег.
Потом дон Альдо все же посмотрел на меня.
--А ловушкой это может быть? Чтобы принудить нас… к необдуманным действиям.
--Может. Мы, сицилийцы, не должны доверять никому из чужаков.
Сам не знаю, что заставило меня это произнести. Но дон Альдо не стал меня поправлять.
--Не спрашиваю, велел ли ты следить за ним. Ясно, что велел. Но я должен знать больше. От тебя. Но не только от тебя.
Он замолчал. Объяснений не требовалось. Он захочет связаться с такими же, как он. У каждого из них – свой округ, свое маленькое королевство. Обычно они сами по себе. Но бывают положения, когда решения принимают сообща. И еще – у всех них агенты в городах. Вроде меня.
--Поезжай, Комиоло, -- произнес он. – Поезжай, я скажу, когда прибыть снова.
--Но что делать с Борахо? Мацца предлагает его устранить.
--Мацца – дурак. Потому я и не сделал его начальником стражи. Чего он хочет, этот Борахо, если он не врет?
--Чтобы все оставалось так, как раньше.
--А разве мы хотим не того же? Займись им, Комиоло, потолкуй с ним. Он может быть полезен. А вот те, кто ему про нас наболтал… ну, на твоей усмотрение, -- завершил он, по странному совпадению почти в точности повторяя слова Борахо.
Слишком много усмотрений для такого простака, как я!