Юноша играл. Звуки соскальзывали с кончиков его пальцев, казалось, даже без помощи инструмента, сами по себе.
Волосы прикрывали его удлиненное лицо, он отбрасывал их движением головы, и новый каскад звуков отправлялся в пространство. Это был Вивальди.
Тоннель, где стоял музыкант, был не просто грязным, он был отвратительным. Какие-то ларьки, мусор, поток народа, наступающего друг другу на ноги, вонь...
А он стоял посреди всего этого и как будто не замечал ничего вокруг.
В тоннеле звучала «музыка» – крутили что-то из попсы, – но тихие звуки инструмента не тонули в хаосе и шуме.
Юноша стоял, как скала, и поток людей огибал его, как воды моря огибают гранитный валун.
Звуки рождались в его сердце, юноша отпускал их на свободу. Улетая, они становились тише, чудилась скрытая нежность в их прощании с инструментом и юношей.
Люди шли мимо, кто-то ничего не видел, кто-то медлил, на детских лицах появлялось радостное удивление.
Смычок летал в руках мастера. Скрипка стонала. Юноша играл. А что вы думали?
Это Вивальди.
(с) Ада Лагун
Волосы прикрывали его удлиненное лицо, он отбрасывал их движением головы, и новый каскад звуков отправлялся в пространство. Это был Вивальди.
Тоннель, где стоял музыкант, был не просто грязным, он был отвратительным. Какие-то ларьки, мусор, поток народа, наступающего друг другу на ноги, вонь...
А он стоял посреди всего этого и как будто не замечал ничего вокруг.
В тоннеле звучала «музыка» – крутили что-то из попсы, – но тихие звуки инструмента не тонули в хаосе и шуме.
Юноша стоял, как скала, и поток людей огибал его, как воды моря огибают гранитный валун.
Звуки рождались в его сердце, юноша отпускал их на свободу. Улетая, они становились тише, чудилась скрытая нежность в их прощании с инструментом и юношей.
Люди шли мимо, кто-то ничего не видел, кто-то медлил, на детских лицах появлялось радостное удивление.
Смычок летал в руках мастера. Скрипка стонала. Юноша играл. А что вы думали?
Это Вивальди.
(с) Ада Лагун